Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так заблуждение и длится тридцать три года.
Может быть, заблуждение, длящееся тридцать три года, само по себе становится дружбой? Как воротина заброшенного святилища, обрастая мхом, становится горной ведьмой? Во всяком случае, когда инженер заболевает, отставной инспектор Фудзита чувствует себя немного неловко. Инженер стал привычной деталью воскресного утра — как чашка чая и две сигареты «Ямадзакура» за партией в го, как «Токийская ежедневная газета».
В это воскресенье, думает инспектор, инженер может и не прийти. У него радость. У него сын вернулся с войны. Еще во вторник вернулся, но Ситамати — квартал рабочий, там в будни праздновать не станут…
А с другой стороны — он все равно пойдет в церковь. Ему же по дороге.
У инспектора — дети и внуки, большой шумный дом. Иногда слишком шумный, но инспектор про себя слегка гордится этим обстоятельством. У него, подумать только, у него — все как у людей, даже много лучше, чем у людей, потому что в его доме никто никого никогда не боялся. Это он запомнил хорошо и сделал правильно.
Но вот разговаривать… и даже молчать — это нужен кто-то другой. Для домашних, с тех пор как умерла жена, это все героические истории, почти сказки. Правдивые, но сказки. «Наш папа-свекр-дедушка — бывший волк-оборотень… ага, тот самый, настоящий»…
И вдруг понимаешь, что эта граница прочнее той, что отделяла тебя когда-то от волков-оборотней из другой, победившей стаи. Что Асахина теперь в каком-то смысле действительно ближе, чем семья…
Газеты инспектор всегда читал от корки до корки, и дом на это время не то, чтобы замирал, но явно старался не обеспокоить, не сбить с мысли. Внимание радовало, тишина не была нужна — выделять важное, строить картину инспектор мог хоть посреди пожара. Читал — от корки до корки, но открывал всегда в случайном месте, чтобы не задавать себе последовательность.
В этот раз открыл — и уперся взглядом в смутно знакомое лицо.
Заметка под портретом сообщала, что изображенный на портрете неизвестный в приступе патриотизма ворвался в веселый дом в Нагасаки, где были расквартированы пленные русские офицеры, и снес голову одному из них — дальше шла совершенно непроизносимая русская фамилия. Старший — тоже непроизносимый — товарищ жертвы, увидев происшествие, выбежал из дома, набросился на убийцу — и зарубил его же собственным мечом, поскольку сам был безоружен.
Инспектор еще раз посмотрел на расплывчатый фотоснимок. Сделано явно после смерти, у живых таких лиц не бывает. А еще, наметанным глазом определил, что это даже не лицо мертвеца — это отрубленная голова мертвеца.
В дверь постучали.
— Входите, — привычно сказал отставной инспектор.
Асахина вошел, на ходу доставая из рукава утренний выпуск «Ёмиури». Да. Значит, да. Обычно-то господин инженер «Ёмиури» не читает…
— Если вы про новость из Нагасаки, — сказал инспектор, — то в «Ежедневке» уже перепечатали.
Инженер грустно кивнул и прикрыл дверь.
— Мальчишки на улице кричали, — сказал он, глядя в стену. — «Варварское убийство пленного офицера». Размахивали газетой. Я узнал его. Почти не изменился, бедняга.
Инспектор жестом пригласил гостя в комнату. Внучка ужа потопала за чайником. Сообразительная пигалица, любимица…
Кажется, Асахина думает, что у меня горе. Не объяснять же ему, что Хараду я похоронил еще в шестьдесят восьмом.
— Да, совершенно не изменился. Вломился наобум, прикрытием не озаботился, рассчитывал на силу. И скорее всего, убил не того, кого собирался. Ну, вы подумайте, — пояснил инспектор, — кто бы это мог отобрать у Харады меч? Сколько таких людей на свете? Он, конечно, копейщик, и с мечом обращался так себе, но преимущество в силе и скорости значит много.
— Я догадался, — горько сказал Асахина, садясь на татами. — Последние известия от него я получил пять лет назад. Он охранял миссию в Китае во время восстания. А когда довел миссионеров до английских войск, вернулся и примкнул к восставшим зачем-то. Я думал, он там и сгинул…
— Он любил драться, — пожимает плечами инспектор. — И только.
— Наверное он счел их дело заслуживающим защиты.
— Наверняка, — всегда приятнее думать, что правда на твоей стороне…
— Лучше бы он остался там.
— А я думаю, он там и остался, — Фудзита принял у внучки горячий чайник, поблагодарил кивком, налил гостю, потом себе, достал из буфета мешочек со сладостями. — Думаю, этих русских… демонов он выследил еще с Порт-Артура.
Асахина усмехнулся. «Русские демоны» — звучит совсем как заклинания бестолковых головорубов сорок лет назад. Сейчас русские — не демоны, сейчас они — уважаемые враги. Япония впервые одержала серьезную военную победу над сильной европейской державой. Полмиллиона раненых и больных, сто тысяч с лишним трупов… Сын Асахины учится писать левой рукой — правая искалечена безнадежно. Но он жив. Хотя бы жив. Есть чему радоваться.
— «Поистине прискорбно», — вслух прочитал Асахина, — «Что и в наши дни люди движимы такими дремучими предрассудками. Японский народ должен больше внимания уделять просвещению, иначе подобные скандалы будут ложиться черным пятном на сверкающую чистоту наших намерений…»
— Боюсь, что нашей главной бедой будет не невежество, а именно чистота намерений, — скривил губы инспектор. — Не иностранные демоны, а свои люди.
— Одно другому не мешает, — сказал Асахина. Потом прочел нараспев:
Споры, болтовня -
Все, поверьте, ни к чему:
Только меч один
Все вопросы разрешит.
Только этот меч!
— Это чье? — Фудзита внутренне вздрогнул. Так мог бы написать фукутё. Где-то в шестьдесят пятом.
— Один из новых, Ёсано.
— Что ж. Сказали — пусть делают.
— Это сказали еще десять лет назад. Он тогда отправился в Корею — нести им просвещение. Никого особенно не просветил, вернулся с воспалением легких. Хорошо, что не умер. Славный поэт.
Господин инженер следит за стихами, господин инженер выписывает несколько литературных журналов… Помнится, огорчался, когда умер этот поэт, как его… Китамура? Да, Китамура. Он не любит, когда люди умирают молодыми, не выполнив своего предназначения.
Чему он огорчается больше — самой смерти Харады, или тому, что Харада так глупо спалил свою жизнь? А если бы он погиб в Китае, защищая миссию — господин инженер огорчался бы меньше?
— Забавно, — сказал инспектор, доливая в опустевшие чашки, — мне до сих пор в голову не приходило подумать — есть ли они у русских? Да и вообще — у белых? Вы каким-то образом зачаровали тогда свой меч. Раз есть чары — значит, появились они не зря.
— Это… не чары. Это скорее благословение. Мы верим, что оно помогает против любой злой силы. Но священник очень удивился, когда я попросил его. И, подозреваю, счел меня суеверным японским дикарем.
— Ну, вот газеты написали про еще одного суеверного японского дикаря… — господин Фудзита вздыхает. — Это… благословение, оно у русских как, есть?
— Должно быть, — пожимает плечами господин инженер.
— Значит, справятся и без нас. Нам бы со своими разобраться. Как насчет партии в го, господин инженер?
Черные шашки, белые шашки в сафьяновом мешочке… Инспектор аккуратно разворачивает на столе гобан — игровую доску, нарисованную на бамбуковой плетенке. Внучка инспектора на дворе, напевая, играет в тамадама.
— Прошлый раз черными играл я, — говорит господин инженер. — Теперь ваш ход…
Глава 16. Доза жизни
И сказано в Неписании
«Нет у мужа женщин его,
И быть не может.
Ибо женщина есть улыбка Бога.
А улыбки Бога принадлежат
Ветру, росе, щенку, жмущемуся
К стене дома,
Потому что машины и он боится.
Но не тебе,
Рожденный убить и умереть.»
Юрий Смирнов, оборотень-возвращенец«Зайдите ко мне, когда освободитесь», — всплыло на экране.
Один из стандартных способов связи, обычно применяющийся, когда Аркадий Петрович чем-то занят, с кем-то разговаривает — или по каким-то своим причинам не хочет произносить пожелание вслух.
В кабинете у Волкова никого не было. И по стандартным каналам ничего не проходило. Точно. А учитывая вчерашнее… ну что ж. С некоторой вероятностью, сейчас мне предъявят результаты моего эксперимента. Несколько раньше, чем я думал.
Волков стоял, отвернувшись к окну.
— Кошелев мертв, — сказал он, не оборачиваясь.
Все входящие шли через приемную — то есть, через Габриэляна. О смерти Кошелева не сообщал никто. Сообщений от тех, чью корреспонденцию Габриэлян не имел права просматривать — Коваленко и Рыбака, начальника СБ, — тоже не было. Cледовательно, у нас есть сухой остаток…
— И он не просто умер, — сказал Волков, продолжая созерцать московские крыши. — Над ним был совершен экзорцизм.
